В свои три с небольшим Лёха был весьма сообразителен и любопытен, живо интересовался устройством всех доступных (а иногда, если честно, и не вполне доступных) механизмов, безостановочным вихрем носился по детским площадкам и обладал удивительной усидчивостью при чтении ему книг.
«Скоро сам начнет», — думала мама. Оказалась права, кстати. В общем, он был обычным шустрым ребёнком, который очень сильно любил маму. В его маленьком сердечке что-то переворачивалось и щемило, когда она ласково на него смотрела или, смеясь, кричала ему издалека: «ну, беги же сюда, тигренок». И он бежал, очень быстро бежал, и хотелось ещё быстрее, а мама смеялась и смеялась. И он старался. Он готов был бегать ещё и ещё, и ещё… даже когда мама уже делала «усталые» глаза и хотела домой. «Давай, мам, ещё, ну давай» — и мама, конечно же, сдавалась. А потом они шли довольные домой, ели горячо любимые тефтельки, мама его купала, и они отправлялись читать его любимые книжки.
И вот однажды он маму… ударил. Нечаянно, конечно, но очень сильно. Так сильно, что у той моментально сделались мокрые глаза и побелели сжатые пальцы рук. Он, безусловно, и раньше в пылу сражений или дурашливости мог нечаянно задеть, ткнуть или ущипнуть — 3 года, сила есть — но в этот раз почему-то он увлёкся. Увлекся так, что незаметно для себя, представляя, быть может, волка или какую-то нечистую силу, замахнувшись что было сил, попал маме по скуле. И замер. Он не понял, но ему стало очень больно, он перестал дышать.
«Не больно», — сказал он маме дрожащим голосом, протянув руку к её лицу, а в глазах защипало и мелко затрясся подбородок. Мама смотрела на него широко открытыми глазами, полными слёз, а Леша отчаянно крепился, помня папино и дедушкино: «Ты мужик, мужики не плачут. Ты должен быть сильным».
Он очень хотел не заплакать, но нижняя губа предательски разъезжалась, норовя превратиться в некрасивую лягушачью. Он ждал и не знал чего. Крика? На него напало чувство, которого он не понимал, не мог знать — ведь он ещё был так мал, но оно его испугало. Казалось, в нём всё отчаянно дрожало, мешая мыслям и движениям, а мама всё смотрела на него молча и чего-то ждала. Стало почти невозможно терпеть.
Вдруг она ринулась вперёд, обняла его крепко-крепко и шепнула в маленькое ушко: «Я буду всегда тебя любить». И тут всё так старательно сдерживаемое напряжение вдруг резко выплеснулось наружу, каждой клеточкой в не вполне осознанном облегчении. Оно превратилось в оглушительный рёв, с крупными каплями слез и носом в маминой шее. Промочив мамину футболку, Леша свернулся калачиком в ее руках, рёв перешёл в тихое всхлипывание, как будто подвывал маленький щенок, а мама все гладила и гладила его по вихрастой макушке, повторяя: «Люблю тебя, мой маленький».
Потом она, конечно, ему всё объяснила, он понял и, вспоминая ту минуту перед мамой, у которой в глазах застыли слезы, твёрдо решил для себя, что больше никогда, никогда…
