Мне говорят, напиши про Еву, тебе же, наверняка, есть что сказать.
И да, я много раз садилась и начинала “пост про Еву”. И каждый раз я понимала, что очень сложно уместить все в один связный текст, плюс если я буду честно писать, что думаю, я неизбежно кого-то разочарую.
Но и не написать тоже неправильно, так как, возможно, мой опыт и мои мысли кому-то помогут.
В итоге я поняла, что надо просто сесть и написать. Пусть не один пост и пусть не очень связный.
Это мгновение должно было стать самым счастливым в моей жизни. После прекрасных родов, без “насилия” и вмешательств, пережив последние, самые сложные минуты, я ждала ее крика, ждала ее у груди – всего того, чего была лишена в первый раз. Крика не было. Точнее был: “Детская реанимация!”. Мимо меня пронесли ребенка совершенно белого цвета. Крика не было. Люди продолжали прибывать.
– Подпишите согласие на наркоз!
Я малодушно подписала. Да что там – я б с удовольствием ушла в какой угодно наркоз, если бы после него можно было проснуться и обнаружить, что все это сон.
Крика не было. Ева не дышала. На лицах врачей были сочувствие и… страх. Вот от этого страха хотелось провалиться в небытие.
Не сон. Это было моей первой мыслью.
– Как Ева? – преодолев ужас спосила я.
– Ева, к сожалению (сердце вниз), в реанимации (бешеная радость – жива!).
Все остальное – отсутствие самостоятельного дыхания, судороги я решила погуглить позже. Сейчас главное: я родила дочь, и она жива.
Реанимация – звучит почти как рай.
Не знаю, что подумала акушерка, но я улыбалась.
Реанимация, как и было сказано.
Реанимация в РД – это полчаса посещения раз в три часа на то, чтобы сцедить молоко и “пообщаться с ребенком”.
Иногда удается “поймать врача”, который обычно не говорит ничего полезного.
Один раз в день, если повезет (как-то мне не повезло, и я торчала там два часа, так как у них затянулось совещание) можно пообщаться с завотделением, которая тоже, впрочем, ничего не говорит.
Все это здорово деморализует.
Даже меня, которая эпатировала мам в реанимации своей улыбкой и легкомысленным настроением (см. выше), это вгоняло во фрустрацию и рефлексию, потому что неизбежно начинаешь думать – а что же все-таки произошло, почему, перебираешь все свои косяки за беременность, и эти мысли ходят, и ходят, и ходят по кругу.
В какой-то момент начинаешь медленно сходить с ума в этом кафкианском абсурде.
– Вы поймите, это реанимация, сюда просто так не попадают.
Ты слышишь, как это говорят трем мамам до тебя, а их дети в соседних кювезах при этом двигают руками и ногами и выглядят вполне ЖИВЫМИ, в то время как твоя выглядит овощем. И все, что говорят тебе – ей не стало хуже, радуйтесь. Потом в какой-то момент ей снизили дозу лечебного сна, и снова появились судороги.
Я читала много интернета, про эпи, церебральные ишемии, мжк – вот это вот все – что предположительно светило Еве (если начать гуглить, то там неизбежно вылезает много других страшных аббоевиатур), и при этом у меня была очень сложная задача фильтровать исходящую от меня информацию, чтобы не пугать раньше времени мужа, бабушек, дедушек, так как мне хотелось верить, что все это пока вилами по воде.
Что на тот момент помогало держаться?
Во-первых, конечно, надежный тыл. Я была совершенно спокойна за Аню. То есть я, конечно, переживала, но всегда понимала, что это “мое”, а не объективное, что есть бабушка с дедушкой Игорь Борзенков и папа, и ситуацию можно полностью отпустить.
Во-вторых, огромная поддержка сообщества. Огромная.
В-третьих, реальные действия и изменение фокуса в принципе. И вот тут не могу не упомянуть одного человека, это Олег Леонкин, который как-то очень ненавязчиво предложил свою помощь, почему-то через Настю Изюмскую. Мол, я могу помочь, позвоните. И я позвонила.
Бывают такие ситуации, когда помощь приходит в нужное время – может днем раньше, днем позже я бы уже не услышала или бы услышала как-то не так. Но тут зерно упало куда надо.
Олег сказал мне несколько очень простых мыслей.
1. У нас очень сильные реаниматологи.
Не могу ее не озвучить. В тот момент я была так измучена тем информационным вакуумом, в котором находилась, что теряла способность мыслить и коммуницировать здраво. Но стоило мне принять эту мысль, как вернулась возможность нормально сотрудничать. В итоге удалось договориться о переводе туда, куда хотелось, и начать общаться по-человечески.
2. Эту мысль я так и не осмыслила до конца, но тогда она здорово меня взбодрила и помогла перевернуть парадигму: судороги в вашем случае – это даже хорошо: организм таким образом пытался перезапустить сам себя.
3. Вам сейчас как родителю не важно что произошло, это важно для врачей, Ваша задача – определить стартовую позицию и понять, что делать дальше.
И тут он мне посоветовал то, что, возможно, определило, нашу дальнейшую историю – массировать Еве ладошки.
Самое смешное, что то ли он не сказал, то ли я прослушала из-за своего измененного состояния сознания, зачем это надо делать, но я послушно ходила и массировала Еве ладошки. И это возымело мгновенный терапевтический эффект сразу, потому что до того в эти посещения я чувствовала себя достаточно по-дурацки. Я в этом признаюсь, так как уверена, что есть еще мамы, которые чувствуют себя так же.
Я приходила в реанимацию, сцеживалась, и у меня оставалось время, во время которого я “общалась с дочкой”, которая сначала находилась в лечебном сне, потом ее сняли с лечебного сна, но ничего особо не поменялось. То есть я говорила ей все эти правильные слова про то, что она сильная, и мама ее любит, и бабушки – дедушки ее любят, и все ее ждут, но… чувствовала я себя при этом достаточно по-дурацки. И да, я ее гладила, потому что с самого начала спросила, можно или нет, и оказалось, что да – она была на ощупь, как теплая бархатная резина – какой-то совершенно неземной материал. Более того, я даже пару раз протащила в трусах телефон и сфотографировала ее (было ужасно стремно попасться). Зато Ева наконец-то перестала быть для всех абстрактным персонажем.
В общем, во время посещения я чувствовала себя довольно бессмысленной.
И тут неожиданно у меня появился конкретный смысл и вполне осязаемое дело.
И я стала приходить, доиться и дальше до конца визита разминала Еве ладони просто ради того, чтобы что-то делать. Как солдатик.
Совершенно при этом не понимая, что должно получиться на выходе.
И в какой-то момент я заметила, что у нее начал подергиваться подбородок (и это было первое зафиксированное мною движение). А потом она начала сосать виртуальную грудь.
Наконец-то мне было что написать в семейный чат в Телеграм кроме “нет новостей, это уже хорошая новость”.
Я написала: “Кажется, появился сосательный рефлекс”.
Потом нас перевели в Морозовку, а я продолжала массировать ладошки, как зомби), глядя на то, как Ева насасывает зонд (к тому моменту я уже знала, что это как раз запускает сосательный рефлекс: в очередной созвон Олег спросил: “Как дела?”. И я ответила: “Сосет”. На что он сказал: “Так логично, Вы же массируете ей ладошки”. И вот тут, наконец, до меня дошел сакральный смысл того, зачем я это делаю). И как-то я контрабандой попробовала дать Еве грудь и очень боялась, что кто-то войдет и меня за этим застанет, но все получилось (и к счастью меня никто не застал). И это при том, что мы 2,5 недели были на ИВЛ (это когда за Ев дышал аппарат), и уже 3 неделю в реанимации с питанием через трубку, которая вливалв молоко прямо в желудок.
С тех пор я мучила врачей вопросом – ну когда же уже мы вынем зонд и дадим грудь, а они смотрели на меня большими глазами и аккуратно рассказывали про бутылки с мягкой соской и большой дыркой.
И как я сейчас понимаю, никто не верил, что она возьмет грудь и пытались мягко меня к этому подготовить. А у меня это на тот момент превратилось в idee fixe. Мне почему-то казалось, чтостоит впмхнуть Еве грудь и добиться того, чтобы она начала бодро сосать, как все сразу наладится.
И вот они мы в 4 месяца на исключительно грудном вскармливании с прекрасным узи и без диагнозов. Со всеми умениями по возрасту и на постоянном контроле у Олега.
И здесь очень важно, что я не массажист и вообще не “телесный” человек. Я не знаю никаких специальных техник, у меня нет никаких знаний. Я просто регулярно ходила и разминала ладошки – как могла, как приходило в голову, как обычно делают массажисты и по кругу, сами ладошки и немного запястья. У меня на это было много времени, и в этом, как я понимаю, была основная сила, которой нет ни у одного массажиста.
Поэтому когда меня спрашивают про Еву и гв (при моем довольно спокойном отношении к гв, на самом деле, как это странно ни прозвучит: несмотря на описанную выше навязчиво идею и тандем, в целом, я совсем не фанатик) я всегда говорю, что нам повезло в двух моментах: я быстро освоила ручное сцеживание и мне очень вовремя пришла помощь от Олега с простым, в общем-то, советом.
И если бы про это рассказывали всем мамам на этапе подготовки или в реанимациях, то уверена, что запоротых гв было бы в разы меньше.
А что касается силы духа: когда ты, как Алиса летишь в колодец, единственная возможность нащупать почву под ногами, это перестать фиксироваться на причинах. Просто как в том ролике сказать себе – STOP IT. И сосредоточиться на конкретных действиях. И попытаться по-другому посмотреть на ситуацию. Или найти человека, который поможет это сделать.
Ольга Коровякова
