И дождались.
Когда уже потеряли надежду. Девять лет ожидания – и вдруг беременность!
Сема был закормлен любовью родителей. Даже слегка перекормлен. Забалован.
Мама Семы – Лиля – детдомовская девочка. Видела много жесткости и мало любви. Лиля любила Семочку за себя и за него.
Папа Гриша – ребенок из многодетной семьи.
Гришу очень любили, но рос он как перекати-поле, потому что родители отчаянно зарабатывали на жизнь многодетной семьи.
Гриша с братьями рос практически во дворе. Двор научил Гришу многому, показал его место в социуме. Не вожак, но и не прислуга. Крепкий, уверенный, себе-на-уме.
Гришины родители ждали Семочку не менее страстно. Еще бы! Первый внук!
Они плакали под окнами роддома над синим кульком в окне, который Лиля показывала со второго этажа.
Сейчас Семе уже пять. Пол шестого.
Сема получился толковым, но избалованным ребенком. А как иначе при такой концентрации любви на одного малыша?
Эти выходные Семочка провел у бабушки и дедушки.
Лиля и Гриша ездили на дачу отмывать дом к летнему сезону
Семочку привез домой брат Гриши, в воскресенье. Сдал племянника с шутками и прибаутками.
Сёма был веселый, обычный, рот перемазан шоколадом.
Вечером Лиля раздела сына для купания и заметила … На попе две красные полосы. Следы от ремня.
У Лили похолодели руки.
– Семен… – Лилю не слушался язык.
– Да, мам.
– Что случилось у дедушки и бабушки?
– А что случилось? – не понял Сема.
– Тебя били?
– А да. Я баловался, прыгал со спинки дивана. Деда сказал раз. Два. Потом диван сломался. Чуть не придавил Мурзика. И на третий раз деда меня бил. В субботу.
Лиля заплакала. Прямо со всем отчаянием, на какое была способна.
Сема тоже. Посмотрел на маму и заплакал. От жалости к себе.
– Почему ты мне сразу не рассказал?
– Я забыл.
Лиля поняла, что Сема, в силу возраста, не придал этому событию особого значения. Ему было обидно больше, чем больно.
А Лиле было больно. Очень больно. Болело сердце. Кололо.
Лиля выскочила в кухню, где Гриша доедал ужин.
– Сема больше не поедет к твоим родителям, – отрезала она.
– На этой неделе?
– Вообще. Никогда.
– Почему? – Гриша поперхнулся.
– Твой отец избил моего сына.
– Избил?
– Дал ремня.
– А за что?
– В каком смысле “за что”? Какая разница “за что”? Это так важно? За что? Гриша, он его бил!!! Ремнем! – Лиля сорвалась на крик, почти истерику.
– Лиля, меня все детство лупили как сидорову козу и ничего. Не умер. Я тебе больше скажу: я даже рад этому. И благодарен отцу. Нас всех лупили. Мы поколение поротых жоп, но это не смертельно!
– То есть ты за насилие в семье? Я правильно понимаю? – уточнила Лиля стальным голосом.
– Я за то, чтобы ты не делала из этого трагедию. Чуть меньше мхата. Я позвоню отцу, все выясню, скажу, чтобы больше Семку не наказывал. Объясню, что мы против. Успокойся.
– Так мы против или это не смертельно? – Лиля не могла успокоиться.
– Ремень – самый доходчивый способ коммуникации, Лиля. Самый быстрый и эффективный. Именно ремень объяснил мне опасность для моего здоровья курения за гаражами, драки в школе, воровства яблок с чужих огородов. Именно ремнем мне объяснили, что нельзя жечь костры на торфяных болотах.
– А словами??? Словами до тебя не дошло бы??? Или никто не пробовал?
– Словами объясняют и все остальное. Например, что нельзя есть конфету до супа. Но если я съем, никто не умрет. А если подожгу торф, буду курить и воровать – это преступление. Поэтому ремень – он как восклицательный знак. Не просто “нельзя”. А НЕЛЬЗЯ!!!
– К черту такие знаки препинания!
– Лиля, в наше время не было ювенальной юстиции, и когда меня пороли, я не думал о мести отцу. Я думал о том, что больше не буду делать то, за что меня наказывают. Воспитание отца – это час перед сном. Он пришел с работы , поужинал, выпорол за проступки, и тут же пришел целовать перед сном. Знаешь, я обожал отца. Боготворил. Любил больше мамы, которая была добрая и заступалась.
– Гриша, ты слышишь себя? Ты говоришь, что бить детей – это норма. Говоришь это, просто другими словами.
– Это сейчас каждый сам себе психолог. Псехолог-пидагог. И все расскажут тебе в журнале “Щисливые радители” о том, какую психическую травму наносит ребенку удар по попе. А я, как носитель этой попы, официально заявляю: никакой. Никакой, Лиль, травмы. Даже наоборот. Чем дольше синяки болят, тем дольше помнятся уроки. Поэтому сбавь обороты. Сема поедет к любимому дедушке и бабушке.
После того , как я с ними переговорю.
Лиля сидела сгорбившись, смотрела в одну точку.
– Я поняла. Ты не против насилия в семье.
– Я против насилия. Но есть исключения.
– То есть если случатся исключения, то ты ударишь Сему.
– Именно так. Я и тебя ударю. Если случатся исключения.
На кухне повисла тяжелое молчание. Его можно было резать на порции, такое тугое и осязаемое оно было.
– Какие исключения? – тихо спросила Лиля.
– Разные. Если застану тебя с любовником, например. Или приду домой, а ты, ну не знаю, пьяная спишь, а ребенок брошен. Понятный пример? И Сема огребет. Если, например, будет шастать на железнодорожную станцию один и без спроса, если однажды придет домой с расширенными зрачками, если …не знаю…убьет животное…
– Какое животное?
– Любое животное, Лиля. Помнишь, как он в два года наступил сандаликом на ящерицу? И убил. Играл в неё и убил потом. Он был маленький совсем. Не понимал ничего. А если он в восемь лет сделает также, я его отхожу ремнем.
– Гриша, нельзя бить детей. Женщин. Нельзя, понимаешь?
– Кто это сказал? Кто? Что за эксперт? Ремень – самый доступный и короткий способ коммуникации. Нас пороли, всех, понимаешь? И никто от этого не умер, а выросли и стали хорошими людьми. И это аргумент. А общество, загнанное в тиски выдуманными гротескными правилами, когда ребенок может подать в суд на родителей, это нонсенс. Просыпайся, Лиля, мы в России. До Финляндии далеко.
Лиля молчала. Гриша придвинул к себе тарелку с ужином.
– Надеюсь, ты поняла меня правильно.
– Надейся.
Лиля молча вышла с кухни, пошла в комнату к Семе.
Он мирно играл в конструктор.
У Семы были разные игрушки, даже куклы, а солдатиков не было. Лиля ненавидела насилие, и не хотела видеть его даже в игрушках.
Солдатик – это воин. Воин – это драка. Драка это боль и насилие.
Гриша хочет сказать, что иногда драка – это защита. Лиля хочет сказать, что в цивилизованном обществе достаточно словесных баталий. Это две полярные точки зрения, не совместимые в рамках одной семьи.
– Мы пойдем купаться? – спросил Сема.
– Вода уже остыла, сейчас я горячей подбавлю…
– Мам, а когда первое число?
– Первое число? Хм…Ну, сегодня двадцать третье… Через неделю первое. А что?
– Деда сказал, что если я буду один ходить на балкон, где открыто окно, то он опять всыпет мне по первое число …
Лиля тяжело вздохнула.
– Деда больше никогда тебе не всыпет. Никогда не ударит. Если это произойдет – обещай! – ты сразу расскажешь мне. Сразу!
Лиля подошла к сыну, присела, строго посмотрела ему в глаза:
– Сема, никогда! Слышишь? Никогда не ходи один на балкон, где открыто окно. Это опасно! Можно упасть вниз. И умереть навсегда. Ты понял?
– Я понял, мама.
– Что ты понял?
– Что нельзя ходить на балкон.
– Правильно! – Лиля улыбнулась, довольная, что смогла донести до сына важный урок. – А почему нельзя?
– Потому что деда всыпет мне ремня…
